meduza.io
Виктория Сафронова, Волгодонск
Как живут пострадавшие при взрыве дома в Волгодонске спустя 20 лет после теракта
Утром 16 сентября 1999 года в спальном районе города Волгодонск Ростовской области произошел взрыв. Устройство сработало в грузовом автомобиле ГАЗ-53, который стоял напротив подъезда девятиэтажного дома № 35 по Октябрьскому шоссе. Погибли 19 человек, в том числе двое детей. Теракт оказался мощнейшим по степени разрушений — взрывной волной повредило более 30 домов в двух кварталах. Сразу после взрыва сообщали, что пострадали от сотни до тысячи человек, однако позже пострадавшими признали 16 тысяч 212 человек — почти 9% от общего числа жителей Волгодонска в 1999-м. Из-за отсутствия законодательства о помощи жертвам терактов многие пострадавшие, получившие инвалидность, сейчас живут на небольшую пенсию. «Медуза» рассказывает, что происходило в Волгодонске 20 лет назад — и как пострадавшие продолжают добиваться помощи от государства.
Врачи сотворили чудо
«Рано утром я проснулся от крика матери: „Сашка! Телевизор взорвался!“ Мои ноги на диване развернуло так, что голова оказалась на полу. Вокруг были большие обломки, как будто стену размолотило. Я поднял обломок, подошел к матери и спросил: „Какой телевизор?“ В окнах не было стекол, двери вынесло. На улице шумели, что-то кричали».
Александр Шалимов со своей семьей — отцом, матерью и братом — жил на втором этаже дома, рядом с которым взорвалась машина. Ему было 29 лет, после службы в армии во Владикавказе он работал на Волгодонской тепловой электростанции.
В результате взрыва Александр получил травмы головы — в частности, хирурги извлекли из нее часть детали взорвавшегося автомобиля. Александр помнит, что сразу после теракта он вышел на улицу и долго ходил вокруг дома — хотел найти инструмент, с помощью которого смог бы сам выдернуть мелкие пластинки, от которых болела голова. Что происходило после этого, Александр не помнит — он проснулся в больнице.
«В больнице люди лежали в ряд на всех этажах, — рассказывает он. — Кто на полу, кто в коридоре — толпы. Знаете, здесь, в Волгодонске, врачи-неврологи чудо сотворили, честное слово. Я и кричал, и ругался, к психиатру водили. Думал, что уже все».
Александру диагностировали посттравматическое психическое расстройство. Каждый год он должен проходить лечение, а также наблюдаться у невролога и других специалистов. У него случаются судорожные приступы.
В результате теракта погибла вся семья Александра. «Отца нашли, когда начали разбирать второй этаж. На опознании тетушка была, мать не пошла. [Опознали] по пальцам ног. У матери потом сердце не выдержало, у брата отказали ноги, он умер через несколько лет», — рассказывает он.
Александру дали вторую группу инвалидности и назначили пенсию — ежемесячно ему платят около 7400 рублей и 2700 рублей как соцпакет. После теракта его уволили с электростанции по состоянию здоровья. «Постоянную работу я найти не смог. На шабашках живу, от случая к случаю: кому на гараже крышу перекрыть, какой бабке огород вскопать, с одним бывалым ментом укладывали асфальт», — рассказывает он.
«Теракт задел многих жителей Волгодонска, но у Саши Шалимова самая страшная судьба, — говорит Ирина Халай, которая занимается защитой прав пострадавших. — Он был молодым, физически здоровым парнем, который остался один. Создать свою семью он теперь не сможет, на работу его не возьмут, пенсия — минимальная. Он просто доживает со своим диагнозом»
Синдром пяти утра
От теракта в разной степени пострадало все население Волгодонска, говорит врач-психиатр Константин Галкин. Он начал работать с жителями города сразу после взрыва. Утром 16 сентября Галкин был в командировке в Ростове, но вернулся как только узнал о случившемся.
«После терактов в Москве и Буйнакске обстановка была очень нервная. Мы с [психиатром] Владимиром Соколовским немедленно сели в машину и полетели, нарушая все правила. Квартал В-У был оцеплен, но поскольку нас знали в лицо — я проживал там — знали, что мы врачи, нас пропустили. Я увидел то, что никогда не смогу забыть: дома без стекол, гробовая тишина на улице, никаких машин, кроме служебных. Толпы людей озираются по сторонам и молчат. Дом еще горел», — рассказывает он.
Вечером 16 сентября российский психиатр Александр Бухановский собрал консилиум в Волгодонске. По его итогам он подготовил аналитическое письмо для губернатора Ростовской области, в котором описал несколько сценариев развития психических расстройств у пострадавших. Константин Галкин говорит, что прогноз Бухановского оказался точным. Психиатры ожидали, что в первые дни люди не обратятся за помощью, поскольку будут пытаться овладеть ситуацией сами, обращения начнутся примерно через три дня.
«Мы успели развернуть центр оказания помощи в школе в том же квартале, — рассказывает Галкин. — Сейчас сложно представить, как это было трудно — компьютеров и мобильных телефонов не было, а нужно все фиксировать и передавать в МЧС списки пострадавших, нуждающихся в финансовой помощи. Медучилище отправило к нам студенток, они сидели и все записывали»
На медикаменты выделили 50 тысяч рублей, за которые врачи отчитывались несколько лет. Галкин говорит, что этих денег не хватало, чтобы помочь всем нуждающимся. Помогли его собственные запасы: до теракта он откладывал лекарства, которые оставались после приемов его пациентами. Всего за психолого-психиатрической помощью обратились более 2100 пострадавших. Людям, которые оказались в тяжелом состоянии, давали направление в дневные стационары.
«Самой главной помощью в первые дни было просто поговорить с людьми, расспросить, как они это пережили. Людям нужно отреагировать, когда случилось горе, они должны плакать. Глубокая ошибка — не разговаривать с человеком в таких ситуациях и дать ему замкнуться в себе», — говорит Галкин.
Психиатры разделяют пострадавших от теракта на две категории: первичные и вторичные жертвы. К первой относятся жильцы дома, рядом с которым произошел взрыв, и жители квартала, ко второй — все остальные жители Волгодонска, говорит Галкин. «То, что потом творилось в городе на протяжении нескольких месяцев, задело всех. В день теракта молодой человек из другой части города ехал на работу в этот квартал. Когда он вышел из автобуса и увидел разрушенный дом, он остановился — и очнулся вечером, стоя все в том же месте. Время для него остановилось. Он рассказывал, что не заметил это — так был потрясен. Потом у него развилось психическое расстройство, которое потребовало длительного лечения. И похожие истории были у многих людей».
В 2004 году Галкин защитил кандидатскую диссертацию о психических расстройствах у людей, перенесших теракт в Волгодонске. Согласно его наблюдениям, первичные жертвы испытали растерянность, заторможенность и панику. Некоторые люди сразу после взрыва убежали в степь и находились там несколько дней.
При проведении исследования Галкин обнаружил, что одним из его признаков у пострадавших стало внезапное пробуждение в одно и то же время — между пятью и шестью утра, которое совпадает со временем взрыва (5 часов 57 минут). Люди описывали пробуждение как «внезапное, будто от внутреннего толчка» и говорили, что при этом ощущали мышечное напряжение и острое чувство опасности. Исследователи назвали это состояние «синдром фиксированного времени» или «синдром пяти часов утра».
Через месяц после теракта у многих проявилось посттравматическое стрессовое расстройство. Среди симптомов ПТСР наблюдали постоянное ожидание опасности. На этом фоне у 64 обследуемых через четыре года после теракта произошло изменение личности, при котором у человека меняется привычное отношение к жизни, он может перестать испытывать эмоции, постоянная тревога перерастает в тревожность. У 24 пациентов появилась новая черта характера — «опасливая настороженность». Она отличается от тревожности прежде всего тем, что делает страх фиксированной эмоцией, поясняет Галкин. По его словам, многие люди не вышли из этого состояния до сих пор.
Рекомендовали быть бдительнее
В течение нескольких месяцев после взрыва жители района, в котором произошел теракт, составляли график дежурств и круглосуточно охраняли дома. «Люди по-настоящему сплотились. Каждая семья в микрорайоне выходила на дежурство по несколько часов в день, — рассказывает Елена Астахова, которая жила недалеко от места взрыва. — Так продолжалось примерно до Нового года. Наша задача была не пропускать машины во дворы, не позволять парковаться рядом с домами и вообще следить, чтобы не прошел никто чужой. Если что — сразу звонили в милицию».
«Звонит бабка в дежурную часть — говорит, грузовая машина стоит, — рассказывает Владимир Гончаров, в 1999 году работавший в волгодонской милиции. — Приезжаю — она уже без колес, окон, мотора — ничего нет. Вросла в землю и бурьян сквозь нее растет. „Бабушка, — говорю, — эта машина уже сгнила на месте, а вы только сейчас заметили“. „Ну сказали же вызывать, если что увидим“».
Гончаров вместе со своей семьей жил на шестом этаже дома, рядом с которым произошел взрыв: его подъезд сдали в эксплуатацию позже других, и он стоял торцом по отношению к грузовику. «Я проснулся без пяти шесть. Было тихо. Накрылся одеялом с головой, только закрыл глаза и услышал — п-ф-ф-ф — как будто ветерком дунуло, — рассказывает он. — Открываю — все одеяло в стеклах, ноги остались открыты, посекло [осколками]. На месте окон — пустые проемы, телевизор, компьютер — все разлетелось».
Бывший милиционер рассказывает, что сразу побежал в комнату, где спала его дочь, схватил ее на руки, быстро одел и отправил с женой на улицу, а сам начал подметать осколки.
«Зашел сосед, что-то начал говорить, а я ничего не слышал. „Что ты там шепчешь?“ — спрашиваю. Он смотрит на меня глазами огромными округленными, и говорит: „Я тебе кричу“. А до меня это доносится, как будто он далеко».
Многие жители района рассказывали, что не слышали сам взрыв, и после испытывали проблемы со слухом — врачи объясняли это защитной реакцией организма.
За две недели до теракта Владимир Гончаров перешел работать в уголовный розыск. Он говорит, что после серии терактов в Буйнакске и Москве милиционерам дали рекомендацию быть бдительнее. «Как конкретно, нам не говорили. Просто: вдруг что, смотрите. А что это — вдруг что? На кого смотреть?Идет кавказец, остановлю — у него паспорт, прописка, в сумке еда после обеда — человек возвращается с работы, все как положено. Что ему сказать? Ни конкретных фамилий, ни конкретных данных для ориентировки нам не давали».
«Я виноват, я извиняюсь»
Жители Карачаево-Черкессии Адам Деккушев, Юсуф Крымшамхалов и Тимур Батчаев приехали в Волгодонск из Ставропольского края. В августе 1999 года на посту ГИБДД в Кисловодске их «Москвич» и «КамАЗ», в котором находилась взрывчатая смесь, пропустил старший лейтенант Станислав Любичев. На продовольственном складе в Кисловодске, которым управлял дядя Крымшамхалова, гексогеновую смесь расфасовали в мешки из-под сахара, после чего террористы разделились на группы и отправились в Москву и Волгодонск.
13 сентября Деккушев, Крымшамхалов и Батчаев на стоянке в Волгодонске познакомились с местным жителем Аббаскули Искендеровым. Они договорились купить у Искендерова его ГАЗ-53, объяснив, что грузовая машина им нужна, чтобы развозить картофель по рынкам Волгодонска. Оформить сделку решили 16 сентября. До этого времени машину оставили на территории автоколонны, где террористы установили в ней взрывное устройство и заложили мешки с гексогеновой смесью.
Накануне взрыва Деккушев уговорил Искендерова поставить ГАЗ-53 у его дома по Октябрьскому шоссе, чтобы утром 16 сентября перевезти картофель на рынок, а затем оформить документы купли-продажи автомобиля. Деккушев заплатил Искендерову, поставил машину напротив подъезда дома и попросил присматривать за ней, после чего уехал. Сначала за машиной смотрела жена Искендерова, а ночью он сторожил ее сам, сидя в кабине. После пяти часов ему стало холодно, и он вернулся в квартиру, чтобы надеть куртку. В это время произошел взрыв.
«Если бы он остался в машине, никто бы не узнал, что произошло», — говорит Гончаров. Делом занималось управление по расследованию особо важных дел Генпрокуратуры, а местные сотрудники милиции помогали следователям найти людей, которые видели террористов. «Мы собирали подноготную, опрашивали свидетелей, — рассказывает Гончаров. — Кто-то видел террористов на центральном рынке, кто-то запомнил машину у дома — так мы вышли на мужика, который поставил ГАЗ. По его словам составили фотороботы террористов, по номеру машины выяснили, где она проезжала, вычислили гаишников, которые ее пропустили. Пока это выясняли и начали искать их по всей России, они уже уехали на Кавказ».
Жители Волгодонска рассказывают, что после теракта Аббаскули Искендеров с женой уехали из города.
В 2003-м сотрудника ГИБДД Станислава Любичева приговорили к четырем годам лишения свободы по обвинению в получении взятки и злоупотреблении служебными полномочиями. На суде Любичев отрицал вину.
Адам Деккушев и Юсуф Крымшамхалов после теракта бежали через Чечню в Грузию, где в 2002 году были арестованы местными властями и выданы РФ. В январе 2004 года Мосгорсуд приговорил их к пожизненному лишению свободы по обвинению в совершении взрывов домов в Москве и Волгодонске. 23-летнего Тимура Батчаева убили сотрудники грузинских спецслужб при попытке задержания.
«Часть горя и боли тех, кто пострадал, на мне — хотел я этого или не хотел. Я сочувствую этим людям. Я виноват, я извиняюсь», — сказал на суде Крымшамхалов. Деккушев объяснял, что стал жертвой религиозной пропаганды и выступал против человеческих жертв, предлагая взорвать технический объект, например, мост. Родственники погибших просили приговорить Деккушева и Крымшамхалова к смертной казни.
Неинновационный теракт
«В пять утра меня разбудил кот Маркиз — кричал под дверью, хотел выйти на улицу, — вспоминает жительница Волгодонска Ирина Халай. В 1999 году ей было 35 лет. — У меня на кухне над диваном висел телевизор. Что-то подняло, и я перешла в зал. Потом, когда уже очнулась, увидела, что телевизор лежал на подушке: если бы я не встала, от моей головы осталась бы лепешка. Весь дом кричал: „Взорвали все-таки, сволочи“».
После теракта Ирина, которая получила при взрыве контузию, баротравму и закрытую черепно-мозговую травму, подала в суд на городскую и областную врачебно-трудовую экспертную комиссию.
Халай — инженер-технолог по образованию, в течение шести лет работавшая на «Атоммаше» — 16 сентября 1999 года должна была проходить медкомиссию для устройства на работу инженером в дирекцию атомной станции. «В больнице мне дали понять, что я не смогу устроиться на атомную станцию с такими травмами, — рассказывает женщина. — Пролежала я месяца три, потом два года были жесткие ограничения, после чего дали вторую группу инвалидности, с которой можно было работать. Я пришла на биржу труда и простояла там шесть лет. Взрослый человек с такими диагнозами, лечившийся в психоневрологическом диспансере, никому не нужен. А тут пришла я, у которой постоянно болит голова и которая знает свои права, к сожалению».
В карточке по инвалидности от врачебно-трудовой экспертной комиссии, травмы, которые Халай получила при теракте, были описаны как бытовые. Когда Ирина поняла, что в России нет закона о защите прав пострадавших при теракте, она обратилась к волгодонским юристам, чтобы подать в суд еще и на Госдуму. Никто не согласился работать с этим делом. Ирина начала готовить обращения и жалобы без адвоката.
«Когда судились с Госдумой, они прислали отзыв, в котором говорилось: принимать законы — это право, а не обязанность депутатов. У меня сохранился шаблон нашего ответа: „Просим воспользоваться вашим правом внести изменения в федеральный закон „О противодействии терроризму“, где нужно прописать, из какой статьи бюджета должны выделять деньги…“ Мы прошли все суды России до президиума Верховного — везде отказали, потому что нет закона [о защите прав пострадавших при теракте]. Мы сами написали жалобу в ЕСПЧ, но ее не коммуницировали: мы не знали, что обращаться нужно в течение полугода после вступления в силу законной апелляции и пропустили срок. В 2004 году ЕСПЧ вернул жалобу — с тем и остались».
После теракта пострадавшие в Волгодонске решили создать организацию по защите своих прав. В 2005 году Ирина Халай познакомилась с сопредседателем общественной организации «Норд-Ост» Татьяной Карповой, матерью одного из погибших при захвате театрального центра на Дубровке в 2002-м. Карпова дала Халай устав организации, на основании которого та написала свой, а затем переделывала его шесть раз. В сентябре 2006-го ей наконец удалось зарегистрировать общественную организацию «Волга-Дон».
В статусе председателя общественной организации Халай продолжила добиваться принятия закона «О защите жертв теракта» и финансирования программы реабилитации пострадавших. В статье 19 Федерального закона «О противодействии терроризму» говорится, что пострадавшим должна предоставляться психологическая, медицинская, социальная, правовая и профессиональная реабилитация. «На основании этого закона вышло постановление правительства, где было написано, что надо, но в бюджете под эту статью не заложено ни копейки», — говорит Халай. Сейчас пострадавшие, у которых есть группа инвалидности, получают социальную пенсию. После теракта они получили компенсации за потерянное имущество и единовременную помощь из фонда, который создали для сбора пожертвований пострадавшим.
«К сожалению, никто не ведет статистику о том, у скольких человек разрушилось здоровье за 20 лет, — объясняет Халай необходимость программы реабилитации. — Волосы дыбом встанут, если начнут. У нас дети 2000 года рождения не признаны пострадавшими, хотя беременных матерей из-под плит вытаскивали. Как отразился на них этот стресс, никто не разбирался».
Гинеколог Любовь Воронкова после теракта наблюдала за пострадавшими беременными женщинами и проводила исследование о том, как стресс повлиял на состояние новорожденных. По ее данным, в эпицентре взрыва оказались 66 беременных женщин, у 42 из них беременность протекала с угрозами здоровью, у 31 роды прошли с осложнениями. Некоторые из женщин, перенесших острый стресс, родили детей преждевременно. Один из новорожденных умер. 29 детей родились в состоянии средней тяжести и тяжелом. Их состояние не улучшилось на день выписки, говорится в научной статье Воронковой. Позже исследований не проводили. По словам Воронковой, наблюдение за индивидуальными изменениями каждого ребенка в течение 20 лет после теракта требует большого финансирования, которое врачи не смогли найти.
Ирина Халай говорит, что ее организация с 2008 года не могла получить президентский грант на программу реабилитации, однако в 2016 и в 2017 годах организации выделяли по 1 миллиону 700 тысяч рублей на «проект в сфере здравоохранения и социальной защиты»: «На эти деньги мы проверили все городские больницы, провели психологическую реабилитацию пострадавших пожилых людей и детей. Больше мы ничего не получали, хотя заявки в Фонд президентских грантов продолжаем подавать. Я недавно спросила, почему они не проходят. Оказалось, что у нас низкие баллы за инновационность и уникальность проекта. Наш теракт неинновационный и неуникальный. Я думаю, что это просто некорректные критерии».
Кто не стучит, тому не открывают
Ирина Халай сама написала законопроект «О социальной защите граждан, пострадавших от террористических актов». Для его подготовки она использовала закон о защите пострадавших при катастрофе на Чернобыльской АЭС, а также закон о социальных гарантиях гражданам после ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне и закон «О социальной защите инвалидов». После этого Халай отправила документ представителям «Голоса Беслана» и «Норд-Ост», чтобы юристы организаций его проверили.
В законопроекте выделены категории людей, которым предлагается выплачивать компенсации и льготы. Среди них граждане России и других стран, пострадавшие от терактов на территории страны, а также люди, которые стали инвалидами из-за терактов. Пострадавшими также предлагается признать детей, которые на момент теракта находились во внутриутробном состоянии.
В законопроекте говорится, что государство должно гарантировать пострадавшим бесплатную медицинскую помощь, при назначении врача ежегодно предоставлять путевки в санатории, сделать бесплатным проезд на территории России на всех видах транспорта, кроме такси. Кроме того, пострадавших предлагают обеспечить жильем, предоставлять скидку на плату за коммунальные услуги, а также налоговые льготы. Работающие люди с инвалидностью должны получать дополнительный оплачиваемый отпуск и пособия по временной нетрудоспособности, говорится в документе. Абитуриентам из числа пострадавших просят обеспечить внеконкурсное поступление в вузы. Пенсионный возраст для пострадавших мужчин предлагают установить на уровне 50 лет, женщин — 45 лет. В документе также прописаны льготы для военнослужащих и социальная защита детей. Всего в законопроекте шесть разделов и 19 статей. Закон должен финансироваться из средств федерального бюджета, считает Ирина.
«Когда мы отправили законопроект в Совет Федерации, пришел ответ от [бывшего сенатора] Валентины Петренко, она по каждому пункту написала несоответствия — пенсионному законодательству, трудовому, еще какому-нибудь, — рассказывает Халай. — Я сказала, что мы не юристы, и предлагала вместе доработать». Некоторые депутаты Госдумы, по словам Халай, говорили ей, что если этот закон принять, возмещать придется жертвам всех терактов в России. «Дагестан, Ингушетия, Чечня, Кабардино-Балкария, Питер, Москва, Волгоград и еще множество городов и регионов — ты понимаешь, сколько это денег? — пересказывает эти разговоры активистка. — Но это же люди. Они же не виноваты, что оказались в это время в этом месте».
Ирина Халай убеждена, что нужен именно федеральный закон о помощи жертвам теракта. «Если согласимся на областной закон сегодня, завтра придет другой губернатор и скажет: „Извините, денег нет“, — считает она. — Если мы примем областные, в России никогда не будет федерального закона. А вот если будет федеральный, региональные обязательно появятся. Почему девочка, которой выбило глаз во время взрыва и порезало все лицо, пока она спала в своей постели, не должна получить возмещение от государства на протез и пластику лица?»
Вместе с представителями других российских общественных организаций Ирина Халай часто выступала на зарубежных конференциях с докладами о проблемах жертв теракта. В 2007 году на совещании ОБСЕ представитель МИД заявил, что в России есть программа реабилитации пострадавших при терактах. По словам Ирины, после этих слов она и представители организаций «Норд-Ост» и «Голос Беслана» вышли из зала в знак протеста. «Потом я не успела приехать в Волгодонск, как в интернете вышла статья о том, что наш демарш был заказан происками империалистов, а мой доклад о проблемах жертв теракта был проплачен».
1 сентября 2019 года — в 15-ю годовщину захвата бесланской школы № 1 — Ирина Халай ездила в Беслан. Она отвезла туда сувениры, сделанные пострадавшими при взрыве в Волгодонске: картины и подушки с надписями «Матерям Беслана — от Матерей Волгодонска».
В Беслане представители общественных организаций — «Матери Беслана», «Голос Беслана», «Норд-Ост», «Волга-Дон», «Надо жить», «Рейс 9268» и других — приняли резолюцию о намерении создать Всероссийскую ассоциацию пострадавших от терактов, чтобы вместе работать над сохранением памяти и помогать людям. Правозащитники также планируют добиваться принятия в России федерального закона о жертвах теракта.
Вернувшись домой, Халай организовала в городской библиотеке встречу с пострадавшими при теракте в Волгодонске, на которой рассказала об итогах поездки.
«Я сказала [в Беслане], что надо создать петицию и собрать сто тысяч подписей, чтобы депутаты рассмотрели закон, а на следующий день [Ксения] Собчак, как бы к ней кто ни относился, запустила петицию, — заявила Ирина Халай. — Все мои слова были в ней. За одну ночь петицию подписала 61 тысяча человек. Я всегда говорю: „Кто не стучит, тому не открывают“. Чернобыльцы 15 лет добивались своего закона. Я надеюсь, все сдвинется с мертвой точки».