Утром 16 сентября 1999 года в спальном районе города Волгодонск Ростовской области произошел взрыв. Устройство сработало в грузовом автомобиле ГАЗ-53, который стоял напротив подъезда девятиэтажного дома № 35 по Октябрьскому шоссе. Погибли 19 человек, в том числе двое детей. Теракт оказался мощнейшим по степени разрушений — взрывной волной повредило более 30 домов в двух кварталах. Сразу после взрыва сообщали, что пострадали от сотни до тысячи человек, однако позже пострадавшими признали 16 тысяч 212 человек — почти 9% от общего числа жителей Волгодонска в 1999-м. Из-за отсутствия законодательства о помощи жертвам терактов многие пострадавшие, получившие инвалидность, сейчас живут на небольшую пенсию. «Медуза» рассказывает, что происходило в Волгодонске 20 лет назад — и как пострадавшие продолжают добиваться помощи от государства.
«Рано утром я проснулся от крика матери: „Сашка! Телевизор взорвался!“ Мои ноги на диване развернуло так, что голова оказалась на полу. Вокруг были большие обломки, как будто стену размолотило. Я поднял обломок, подошел к матери и спросил: „Какой телевизор?“ В окнах не было стекол, двери вынесло. На улице шумели, что-то кричали».
Александр Шалимов со своей семьей — отцом, матерью и братом — жил на втором этаже дома, рядом с которым взорвалась машина. Ему было 29 лет, после службы в армии во Владикавказе он работал на Волгодонской тепловой электростанции.
В результате взрыва Александр получил травмы головы — в частности, хирурги извлекли из нее часть детали взорвавшегося автомобиля. Александр помнит, что сразу после теракта он вышел на улицу и долго ходил вокруг дома — хотел найти инструмент, с помощью которого смог бы сам выдернуть мелкие пластинки, от которых болела голова. Что происходило после этого, Александр не помнит — он проснулся в больнице.
«В больнице люди лежали в ряд на всех этажах, — рассказывает он. — Кто на полу, кто в коридоре — толпы. Знаете, здесь, в Волгодонске, врачи-неврологи чудо сотворили, честное слово. Я и кричал, и ругался, к психиатру водили. Думал, что уже все».
Александру диагностировали посттравматическое психическое расстройство. Каждый год он должен проходить лечение, а также наблюдаться у невролога и других специалистов. У него случаются судорожные приступы.
В результате теракта погибла вся семья Александра. «Отца нашли, когда начали разбирать второй этаж. На опознании тетушка была, мать не пошла. [Опознали] по пальцам ног. У матери потом сердце не выдержало, у брата отказали ноги, он умер через несколько лет», — рассказывает он.
Александру дали вторую группу инвалидности и назначили пенсию — ежемесячно ему платят около 7400 рублей и 2700 рублей как соцпакет. После теракта его уволили с электростанции по состоянию здоровья. «Постоянную работу я найти не смог. На шабашках живу, от случая к случаю: кому на гараже крышу перекрыть, какой бабке огород вскопать, с одним бывалым ментом укладывали асфальт», — рассказывает он.
«Теракт задел многих жителей Волгодонска, но у Саши Шалимова самая страшная судьба, — говорит Ирина Халай, которая занимается защитой прав пострадавших. — Он был молодым, физически здоровым парнем, который остался один. Создать свою семью он теперь не сможет, на работу его не возьмут, пенсия — минимальная. Он просто доживает со своим диагнозом»
От теракта в разной степени пострадало все население Волгодонска, говорит врач-психиатр Константин Галкин. Он начал работать с жителями города сразу после взрыва. Утром 16 сентября Галкин был в командировке в Ростове, но вернулся как только узнал о случившемся.
«После терактов в Москве и Буйнакске обстановка была очень нервная. Мы с [психиатром] Владимиром Соколовским немедленно сели в машину и полетели, нарушая все правила. Квартал В-У был оцеплен, но поскольку нас знали в лицо — я проживал там — знали, что мы врачи, нас пропустили. Я увидел то, что никогда не смогу забыть: дома без стекол, гробовая тишина на улице, никаких машин, кроме служебных. Толпы людей озираются по сторонам и молчат. Дом еще горел», — рассказывает он.
Вечером 16 сентября российский психиатр Александр Бухановский собрал консилиум в Волгодонске. По его итогам он подготовил аналитическое письмо для губернатора Ростовской области, в котором описал несколько сценариев развития психических расстройств у пострадавших. Константин Галкин говорит, что прогноз Бухановского оказался точным. Психиатры ожидали, что в первые дни люди не обратятся за помощью, поскольку будут пытаться овладеть ситуацией сами, обращения начнутся примерно через три дня.
«Мы успели развернуть центр оказания помощи в школе в том же квартале, — рассказывает Галкин. — Сейчас сложно представить, как это было трудно — компьютеров и мобильных телефонов не было, а нужно все фиксировать и передавать в МЧС списки пострадавших, нуждающихся в финансовой помощи. Медучилище отправило к нам студенток, они сидели и все записывали»
На медикаменты выделили 50 тысяч рублей, за которые врачи отчитывались несколько лет. Галкин говорит, что этих денег не хватало, чтобы помочь всем нуждающимся. Помогли его собственные запасы: до теракта он откладывал лекарства, которые оставались после приемов его пациентами. Всего за психолого-психиатрической помощью обратились более 2100 пострадавших. Людям, которые оказались в тяжелом состоянии, давали направление в дневные стационары.
«Самой главной помощью в первые дни было просто поговорить с людьми, расспросить, как они это пережили. Людям нужно отреагировать, когда случилось горе, они должны плакать. Глубокая ошибка — не разговаривать с человеком в таких ситуациях и дать ему замкнуться в себе», — говорит Галкин.
Психиатры разделяют пострадавших от теракта на две категории: первичные и вторичные жертвы. К первой относятся жильцы дома, рядом с которым произошел взрыв, и жители квартала, ко второй — все остальные жители Волгодонска, говорит Галкин. «То, что потом творилось в городе на протяжении нескольких месяцев, задело всех. В день теракта молодой человек из другой части города ехал на работу в этот квартал. Когда он вышел из автобуса и увидел разрушенный дом, он остановился — и очнулся вечером, стоя все в том же месте. Время для него остановилось. Он рассказывал, что не заметил это — так был потрясен. Потом у него развилось психическое расстройство, которое потребовало длительного лечения. И похожие истории были у многих людей».
В 2004 году Галкин защитил кандидатскую диссертацию о психических расстройствах у людей, перенесших теракт в Волгодонске. Согласно его наблюдениям, первичные жертвы испытали растерянность, заторможенность и панику. Некоторые люди сразу после взрыва убежали в степь и находились там несколько дней.
При проведении исследования Галкин обнаружил, что одним из его признаков у пострадавших стало внезапное пробуждение в одно и то же время — между пятью и шестью утра, которое совпадает со временем взрыва (5 часов 57 минут). Люди описывали пробуждение как «внезапное, будто от внутреннего толчка» и говорили, что при этом ощущали мышечное напряжение и острое чувство опасности. Исследователи назвали это состояние «синдром фиксированного времени» или «синдром пяти часов утра».
Через месяц после теракта у многих проявилось посттравматическое стрессовое расстройство. Среди симптомов ПТСР наблюдали постоянное ожидание опасности. На этом фоне у 64 обследуемых через четыре года после теракта произошло изменение личности, при котором у человека меняется привычное отношение к жизни, он может перестать испытывать эмоции, постоянная тревога перерастает в тревожность. У 24 пациентов появилась новая черта характера — «опасливая настороженность». Она отличается от тревожности прежде всего тем, что делает страх фиксированной эмоцией, поясняет Галкин. По его словам, многие люди не вышли из этого состояния до сих пор.
В течение нескольких месяцев после взрыва жители района, в котором произошел теракт, составляли график дежурств и круглосуточно охраняли дома. «Люди по-настоящему сплотились. Каждая семья в микрорайоне выходила на дежурство по несколько часов в день, — рассказывает Елена Астахова, которая жила недалеко от места взрыва. — Так продолжалось примерно до Нового года. Наша задача была не пропускать машины во дворы, не позволять парковаться рядом с домами и вообще следить, чтобы не прошел никто чужой. Если что — сразу звонили в милицию».
«Звонит бабка в дежурную часть — говорит, грузовая машина стоит, — рассказывает Владимир Гончаров, в 1999 году работавший в волгодонской милиции. — Приезжаю — она уже без колес, окон, мотора — ничего нет. Вросла в землю и бурьян сквозь нее растет. „Бабушка, — говорю, — эта машина уже сгнила на месте, а вы только сейчас заметили“. „Ну сказали же вызывать, если что увидим“».
Гончаров вместе со своей семьей жил на шестом этаже дома, рядом с которым произошел взрыв: его подъезд сдали в эксплуатацию позже других, и он стоял торцом по отношению к грузовику. «Я проснулся без пяти шесть. Было тихо. Накрылся одеялом с головой, только закрыл глаза и услышал — п-ф-ф-ф — как будто ветерком дунуло, — рассказывает он. — Открываю — все одеяло в стеклах, ноги остались открыты, посекло [осколками]. На месте окон — пустые проемы, телевизор, компьютер — все разлетелось».
Бывший милиционер рассказывает, что сразу побежал в комнату, где спала его дочь, схватил ее на руки, быстро одел и отправил с женой на улицу, а сам начал подметать осколки.
«Зашел сосед, что-то начал говорить, а я ничего не слышал. „Что ты там шепчешь?“ — спрашиваю. Он смотрит на меня глазами огромными округленными, и говорит: „Я тебе кричу“. А до меня это доносится, как будто он далеко».
Многие жители района рассказывали, что не слышали сам взрыв, и после испытывали проблемы со слухом — врачи объясняли это защитной реакцией организма.
За две недели до теракта Владимир Гончаров перешел работать в уголовный розыск. Он говорит, что после серии терактов в Буйнакске и Москве милиционерам дали рекомендацию быть бдительнее. «Как конкретно, нам не говорили. Просто: вдруг что, смотрите. А что это — вдруг что? На кого смотреть?Идет кавказец, остановлю — у него паспорт, прописка, в сумке еда после обеда — человек возвращается с работы, все как положено. Что ему сказать? Ни конкретных фамилий, ни конкретных данных для ориентировки нам не давали».
Жители Карачаево-Черкессии Адам Деккушев, Юсуф Крымшамхалов и Тимур Батчаев приехали в Волгодонск из Ставропольского края. В августе 1999 года на посту ГИБДД в Кисловодске их «Москвич» и «КамАЗ», в котором находилась взрывчатая смесь, пропустил старший лейтенант Станислав Любичев. На продовольственном складе в Кисловодске, которым управлял дядя Крымшамхалова, гексогеновую смесь расфасовали в мешки из-под сахара, после чего террористы разделились на группы и отправились в Москву и Волгодонск.
13 сентября Деккушев, Крымшамхалов и Батчаев на стоянке в Волгодонске познакомились с местным жителем Аббаскули Искендеровым. Они договорились купить у Искендерова его ГАЗ-53, объяснив, что грузовая машина им нужна, чтобы развозить картофель по рынкам Волгодонска. Оформить сделку решили 16 сентября. До этого времени машину оставили на территории автоколонны, где террористы установили в ней взрывное устройство и заложили мешки с гексогеновой смесью.
Накануне взрыва Деккушев уговорил Искендерова поставить ГАЗ-53 у его дома по Октябрьскому шоссе, чтобы утром 16 сентября перевезти картофель на рынок, а затем оформить документы купли-продажи автомобиля. Деккушев заплатил Искендерову, поставил машину напротив подъезда дома и попросил присматривать за ней, после чего уехал. Сначала за машиной смотрела жена Искендерова, а ночью он сторожил ее сам, сидя в кабине. После пяти часов ему стало холодно, и он вернулся в квартиру, чтобы надеть куртку. В это время произошел взрыв.
«Если бы он остался в машине, никто бы не узнал, что произошло», — говорит Гончаров. Делом занималось управление по расследованию особо важных дел Генпрокуратуры, а местные сотрудники милиции помогали следователям найти людей, которые видели террористов. «Мы собирали подноготную, опрашивали свидетелей, — рассказывает Гончаров. — Кто-то видел террористов на центральном рынке, кто-то запомнил машину у дома — так мы вышли на мужика, который поставил ГАЗ. По его словам составили фотороботы террористов, по номеру машины выяснили, где она проезжала, вычислили гаишников, которые ее пропустили. Пока это выясняли и начали искать их по всей России, они уже уехали на Кавказ».
Жители Волгодонска рассказывают, что после теракта Аббаскули Искендеров с женой уехали из города.
В 2003-м сотрудника ГИБДД Станислава Любичева приговорили к четырем годам лишения свободы по обвинению в получении взятки и злоупотреблении служебными полномочиями. На суде Любичев отрицал вину.
Адам Деккушев и Юсуф Крымшамхалов после теракта бежали через Чечню в Грузию, где в 2002 году были арестованы местными властями и выданы РФ. В январе 2004 года Мосгорсуд приговорил их к пожизненному лишению свободы по обвинению в совершении взрывов домов в Москве и Волгодонске. 23-летнего Тимура Батчаева убили сотрудники грузинских спецслужб при попытке задержания.
«Часть горя и боли тех, кто пострадал, на мне — хотел я этого или не хотел. Я сочувствую этим людям. Я виноват, я извиняюсь», — сказал на суде Крымшамхалов. Деккушев объяснял, что стал жертвой религиозной пропаганды и выступал против человеческих жертв, предлагая взорвать технический объект, например, мост. Родственники погибших просили приговорить Деккушева и Крымшамхалова к смертной казни.
«В пять утра меня разбудил кот Маркиз — кричал под дверью, хотел выйти на улицу, — вспоминает жительница Волгодонска Ирина Халай. В 1999 году ей было 35 лет. — У меня на кухне над диваном висел телевизор. Что-то подняло, и я перешла в зал. Потом, когда уже очнулась, увидела, что телевизор лежал на подушке: если бы я не встала, от моей головы осталась бы лепешка. Весь дом кричал: „Взорвали все-таки, сволочи“».
После теракта Ирина, которая получила при взрыве контузию, баротравму и закрытую черепно-мозговую травму, подала в суд на городскую и областную врачебно-трудовую экспертную комиссию.
Халай — инженер-технолог по образованию, в течение шести лет работавшая на «Атоммаше» — 16 сентября 1999 года должна была проходить медкомиссию для устройства на работу инженером в дирекцию атомной станции. «В больнице мне дали понять, что я не смогу устроиться на атомную станцию с такими травмами, — рассказывает женщина. — Пролежала я месяца три, потом два года были жесткие ограничения, после чего дали вторую группу инвалидности, с которой можно было работать. Я пришла на биржу труда и простояла там шесть лет. Взрослый человек с такими диагнозами, лечившийся в психоневрологическом диспансере, никому не нужен. А тут пришла я, у которой постоянно болит голова и которая знает свои права, к сожалению».
В карточке по инвалидности от врачебно-трудовой экспертной комиссии, травмы, которые Халай получила при теракте, были описаны как бытовые. Когда Ирина поняла, что в России нет закона о защите прав пострадавших при теракте, она обратилась к волгодонским юристам, чтобы подать в суд еще и на Госдуму. Никто не согласился работать с этим делом. Ирина начала готовить обращения и жалобы без адвоката.
«Когда судились с Госдумой, они прислали отзыв, в котором говорилось: принимать законы — это право, а не обязанность депутатов. У меня сохранился шаблон нашего ответа: „Просим воспользоваться вашим правом внести изменения в федеральный закон „О противодействии терроризму“, где нужно прописать, из какой статьи бюджета должны выделять деньги…“ Мы прошли все суды России до президиума Верховного — везде отказали, потому что нет закона [о защите прав пострадавших при теракте]. Мы сами написали жалобу в ЕСПЧ, но ее не коммуницировали: мы не знали, что обращаться нужно в течение полугода после вступления в силу законной апелляции и пропустили срок. В 2004 году ЕСПЧ вернул жалобу — с тем и остались».
После теракта пострадавшие в Волгодонске решили создать организацию по защите своих прав. В 2005 году Ирина Халай познакомилась с сопредседателем общественной организации «Норд-Ост» Татьяной Карповой, матерью одного из погибших при захвате театрального центра на Дубровке в 2002-м. Карпова дала Халай устав организации, на основании которого та написала свой, а затем переделывала его шесть раз. В сентябре 2006-го ей наконец удалось зарегистрировать общественную организацию «Волга-Дон».
В статусе председателя общественной организации Халай продолжила добиваться принятия закона «О защите жертв теракта» и финансирования программы реабилитации пострадавших. В статье 19 Федерального закона «О противодействии терроризму» говорится, что пострадавшим должна предоставляться психологическая, медицинская, социальная, правовая и профессиональная реабилитация. «На основании этого закона вышло постановление правительства, где было написано, что надо, но в бюджете под эту статью не заложено ни копейки», — говорит Халай. Сейчас пострадавшие, у которых есть группа инвалидности, получают социальную пенсию. После теракта они получили компенсации за потерянное имущество и единовременную помощь из фонда, который создали для сбора пожертвований пострадавшим.
«К сожалению, никто не ведет статистику о том, у скольких человек разрушилось здоровье за 20 лет, — объясняет Халай необходимость программы реабилитации. — Волосы дыбом встанут, если начнут. У нас дети 2000 года рождения не признаны пострадавшими, хотя беременных матерей из-под плит вытаскивали. Как отразился на них этот стресс, никто не разбирался».
Гинеколог Любовь Воронкова после теракта наблюдала за пострадавшими беременными женщинами и проводила исследование о том, как стресс повлиял на состояние новорожденных. По ее данным, в эпицентре взрыва оказались 66 беременных женщин, у 42 из них беременность протекала с угрозами здоровью, у 31 роды прошли с осложнениями. Некоторые из женщин, перенесших острый стресс, родили детей преждевременно. Один из новорожденных умер. 29 детей родились в состоянии средней тяжести и тяжелом. Их состояние не улучшилось на день выписки, говорится в научной статье Воронковой. Позже исследований не проводили. По словам Воронковой, наблюдение за индивидуальными изменениями каждого ребенка в течение 20 лет после теракта требует большого финансирования, которое врачи не смогли найти.
Ирина Халай говорит, что ее организация с 2008 года не могла получить президентский грант на программу реабилитации, однако в 2016 и в 2017 годах организации выделяли по 1 миллиону 700 тысяч рублей на «проект в сфере здравоохранения и социальной защиты»: «На эти деньги мы проверили все городские больницы, провели психологическую реабилитацию пострадавших пожилых людей и детей. Больше мы ничего не получали, хотя заявки в Фонд президентских грантов продолжаем подавать. Я недавно спросила, почему они не проходят. Оказалось, что у нас низкие баллы за инновационность и уникальность проекта. Наш теракт неинновационный и неуникальный. Я думаю, что это просто некорректные критерии».
Ирина Халай сама написала законопроект «О социальной защите граждан, пострадавших от террористических актов». Для его подготовки она использовала закон о защите пострадавших при катастрофе на Чернобыльской АЭС, а также закон о социальных гарантиях гражданам после ядерных испытаний на Семипалатинском полигоне и закон «О социальной защите инвалидов». После этого Халай отправила документ представителям «Голоса Беслана» и «Норд-Ост», чтобы юристы организаций его проверили.
В законопроекте выделены категории людей, которым предлагается выплачивать компенсации и льготы. Среди них граждане России и других стран, пострадавшие от терактов на территории страны, а также люди, которые стали инвалидами из-за терактов. Пострадавшими также предлагается признать детей, которые на момент теракта находились во внутриутробном состоянии.
В законопроекте говорится, что государство должно гарантировать пострадавшим бесплатную медицинскую помощь, при назначении врача ежегодно предоставлять путевки в санатории, сделать бесплатным проезд на территории России на всех видах транспорта, кроме такси. Кроме того, пострадавших предлагают обеспечить жильем, предоставлять скидку на плату за коммунальные услуги, а также налоговые льготы. Работающие люди с инвалидностью должны получать дополнительный оплачиваемый отпуск и пособия по временной нетрудоспособности, говорится в документе. Абитуриентам из числа пострадавших просят обеспечить внеконкурсное поступление в вузы. Пенсионный возраст для пострадавших мужчин предлагают установить на уровне 50 лет, женщин — 45 лет. В документе также прописаны льготы для военнослужащих и социальная защита детей. Всего в законопроекте шесть разделов и 19 статей. Закон должен финансироваться из средств федерального бюджета, считает Ирина.
«Когда мы отправили законопроект в Совет Федерации, пришел ответ от [бывшего сенатора] Валентины Петренко, она по каждому пункту написала несоответствия — пенсионному законодательству, трудовому, еще какому-нибудь, — рассказывает Халай. — Я сказала, что мы не юристы, и предлагала вместе доработать». Некоторые депутаты Госдумы, по словам Халай, говорили ей, что если этот закон принять, возмещать придется жертвам всех терактов в России. «Дагестан, Ингушетия, Чечня, Кабардино-Балкария, Питер, Москва, Волгоград и еще множество городов и регионов — ты понимаешь, сколько это денег? — пересказывает эти разговоры активистка. — Но это же люди. Они же не виноваты, что оказались в это время в этом месте».
Ирина Халай убеждена, что нужен именно федеральный закон о помощи жертвам теракта. «Если согласимся на областной закон сегодня, завтра придет другой губернатор и скажет: „Извините, денег нет“, — считает она. — Если мы примем областные, в России никогда не будет федерального закона. А вот если будет федеральный, региональные обязательно появятся. Почему девочка, которой выбило глаз во время взрыва и порезало все лицо, пока она спала в своей постели, не должна получить возмещение от государства на протез и пластику лица?»
Вместе с представителями других российских общественных организаций Ирина Халай часто выступала на зарубежных конференциях с докладами о проблемах жертв теракта. В 2007 году на совещании ОБСЕ представитель МИД заявил, что в России есть программа реабилитации пострадавших при терактах. По словам Ирины, после этих слов она и представители организаций «Норд-Ост» и «Голос Беслана» вышли из зала в знак протеста. «Потом я не успела приехать в Волгодонск, как в интернете вышла статья о том, что наш демарш был заказан происками империалистов, а мой доклад о проблемах жертв теракта был проплачен».
1 сентября 2019 года — в 15-ю годовщину захвата бесланской школы № 1 — Ирина Халай ездила в Беслан. Она отвезла туда сувениры, сделанные пострадавшими при взрыве в Волгодонске: картины и подушки с надписями «Матерям Беслана — от Матерей Волгодонска».
В Беслане представители общественных организаций — «Матери Беслана», «Голос Беслана», «Норд-Ост», «Волга-Дон», «Надо жить», «Рейс 9268» и других — приняли резолюцию о намерении создать Всероссийскую ассоциацию пострадавших от терактов, чтобы вместе работать над сохранением памяти и помогать людям. Правозащитники также планируют добиваться принятия в России федерального закона о жертвах теракта.
Вернувшись домой, Халай организовала в городской библиотеке встречу с пострадавшими при теракте в Волгодонске, на которой рассказала об итогах поездки.
«Я сказала [в Беслане], что надо создать петицию и собрать сто тысяч подписей, чтобы депутаты рассмотрели закон, а на следующий день [Ксения] Собчак, как бы к ней кто ни относился, запустила петицию, — заявила Ирина Халай. — Все мои слова были в ней. За одну ночь петицию подписала 61 тысяча человек. Я всегда говорю: „Кто не стучит, тому не открывают“. Чернобыльцы 15 лет добивались своего закона. Я надеюсь, все сдвинется с мертвой точки».
Добавить комментарий