Волгодонск: 9 лет спустя
Елена Костюченко 18 марта 2009 Новая газета №27
За годы, прошедшие после мощнейшего взрыва, мало кто интересовался, как живет этот город. А оказалось, что он этого теракта не пережил
Шестнадцатого сентября 1999-го в 5.58 утра в жилом микрорайоне города Волгодонска был подорван грузовик ГАЗ-53 с гексогеном. Мощность взрыва — 2 тонны в тротиловом эквиваленте. В результате взрыва было повреждено 39 жилых домов. Пострадавших — 15 тысяч 280 человек (каждый десятый житель города — больше, чем в любом другом теракте на территории России). 19 человек погибло. Погибших могло быть гораздо больше, но повезло: дома, находившиеся в центре взрыва, были построены по уникальному сейсмоустойчивому проекту.
12 января 2004 года Мосгорсуд на закрытом процессе приговорил к пожизненному заключению уроженцев Северного Кавказа Адама Деккушева и Юсуфа Крымшамхалова, обвиненных в совершении взрывов домов в Москве и Волгодонске. Это все виновные, которых нам предъявило государство.
– Они говорят, мол, пора бы вам уже забыть про этот теракт. А как забыть?
Мы идем с Ниной Кравцовой по улицам Волгодонска. Нина спотыкается на ровном месте, и я едва успеваю ее подхватить. Нина теперь вообще часто спотыкается. После взрыва началась атрофия зрительных нервов. Нина видит мир на 8%.
Чем похожи волгодонцы? Разговаривают громко — почти у всех снижение слуха. Носят очки. Всегда с собой паспорт. Не стесняются говорить о своих болезнях даже чужим людям. Любой разговор начинают с теракта. С энтузиазмом объясняют, как стекла выходят из тела — до сих пор: «Сначала зачешется, потом — будто бы прыщ, а потом краешек блестящий открывается». Легко обижаются, легко раздражаются. Пугаются громких звуков. Каждый день просыпаются в шесть утра — без будильника.
На месте взрыва ничего нет. Дома, после взрыва щерившиеся обломками стен, сейчас покрыты металлической гармошкой веселых цветов. Металл скрывает швы на панелях. В отдалении, на пятачке между домами, — памятник жертвам теракта: человек, спрятавший голову в коленях. Рядом лежат пластмассовые венки. Живых цветов сюда давно уже не носят.
Люди, пережившие теракт, засыпают и просыпаются в декорациях своего кошмара. Взорванные кварталы В-У и В-16 — особой сейсмоустойчивой серии. Поэтому дома, находившиеся в центре взрыва, не сложились как карточные домики — сохранили несущие конструкции, спасли жизни. И сделали выживших жильцов своими заложниками. Администрация Волгодонска приняла решение восстановить взорванные дома, а пострадавших заселить обратно. Расходящиеся стены стянули скобами, щели заклеили гипсокартоном. Восстановили даже дом № 35 по Октябрьскому шоссе, который сразу после теракта специалисты порекомендовали поскорее снести, чтобы не обрушился.
— И вы вернулись?
— Почти все. У нас не было выбора. Дочка первые полгода по ночам столбиком на кровати сидела. Ждала, когда обвалится стена.
Людмила Тутарова с трудом подходит к стене (левая нога искорежена взрывом), стучит. Глухой, деревянный звук. «Это все, что отделяет нас от падения».
Жильцы выходили на митинги, отказывались заходить в дома. Им недвусмысленно дали понять: либо они заселяются обратно, либо становятся бомжами. Константин Ищенко — ответственный за сдачу домов — враг № 1. Лысый и пучеглазый мужчина породил множество навязчивых маний. Психиатры рассказывают, что после скандальной сдачи домов в психдиспансер потянулись пострадавшие: непреодолимое желание ударить первого встречного лысого мужчину, выдавить обращенные на тебя глаза.
Некоторые секции восстановить все-таки не удалось. И мэр Москвы Юрий Лужков выделил деньги на строительство дома для пострадавших. За квартиры в «лужковском доме» пострадавшие чуть ли не дрались. Но все равно в 45 из 119 квартир заселились совершенно посторонние люди: военные, фээсбэшники, прокуроры, судьи, дирекция атомной станции… Впрочем, «лужковский дом» построили так, что живется там не лучше, чем в восстановленных домах. Стены пошли трещинами, и Шевцовы из 24-й квартиры узнавали температуру, высунув руку на улицу через стену.
Вечер. Нина Кравцова выходит за кофе, я остаюсь разбирать документы. Нина предупреждает: ничего не пугайся.
Ее собака лает на закрывшуюся за хозяйкой дверь. Сначала неуверенно, потом все громче и громче. Лай перерастает в вой. Псина ложится на пол, скребет лапами, будто стараясь зарыться. Вдруг вой перебивает другой стонущий звук. Стон раздается словно бы из глубины дома. Стены скрипят и потрескивают. Собака падает на бок. Ее бьет дрожь.
Нина приходит через десять минут. Собака к тому времени уже не воет — хрипит. Нина наклоняется и привычно треплет ее по голове. «Сумасшедшая она у меня. Все своих давно усыпили, а я не могу».
В Волгодонске сошли с ума все домашние животные, пережившие теракт.
— Я слышала еще…
— Это у нас часто, ветер когда. Трещины в стенах. Конструкция немного подвижна.
ТСЖ пришли в Волгодонск раньше, чем в остальную Россию. Сразу после взрыва администрация Волгодонска попросила жильцов районов В-У и В-16 создать домовые комитеты и выбрать старших по дому. Именно они должны были сверять списки пострадавших, контролировать ремонт и распределять гуманитарную помощь.
Ни один из 39 старших по дому не бросил своих жильцов. Сейчас девять из них собрались в центре домовых комитетов. Дико уставшие немолодые женщины.
Домкомы делают много неоценимого. Выбивают продуктовые наборы, помогают правильно оформить заявки на лекарства. Хоронят своих жильцов. Дешевле 30 тысяч похоронить не получается. Собес выделяет тысячу, остальное домкомы собирают по квартирам.
Похороны случаются часто. Домкомы перечисляют наперебой:
— Мира, 12. Малоземцев, отец семьи, повесился.
— Октябрьская,15 — женщина выбросилась.
— Федоров — тоже отец семьи — выбросился из окна. Октябрьское шоссе, 35а.
— Гагарина, 54 — выбросились двое, двое повесились…
— У нас тоже повесился парень молодой! Кировское шоссе, дом 1!
— В 31-м доме по Октябрьской — попытка самоубийства.
— Октябрьская, 35 — двое.
Заключение официальной медицины по ВСЕМ пострадавшим: «Травма по причине несчастного случая в быту». Этот вердикт не разнится ни для кого — люди, при взрыве лишившиеся рук, ног, глаз, имеют инвалидность «по общему заболеванию». Объяснения врачебно-трудовой экспертной комиссия (ВТЭК), выносящей такой вердикт, просты как гвоздь: «В официальном реестре причин инвалидности отсутствует теракт».
«Инвалидность по общему заболеванию» — это минимальная пенсия (1,5—2,5 тысячи рублей) и отсутствие специального медобслуживания. Потерпевших ни разу ни осмотрел специалист по баротравме. Да и диагноз «баротравма» есть в медицинской карточке у единиц.
«У пострадавших действительно часты инфаркты, психопатии, диабеты, гипертоническая болезнь, наблюдается снижение слуха и зрения, — признает главврач поликлиники № 3 Дорохов Виктор Иванович. — Но нет методов, чтобы четко проследить взаимосвязь между терактом и болезнями. Поэтому диагноз «баротравма» и не ставили».
Дети, родившиеся после теракта, пострадавшими не признаны. Но Людмила Незнахина, акушерка отделения патологии беременности роддома № 3, утверждает, что знает всех рожавших женщин взорванных кварталов — по работе: «Дети гиперактивные, неконтролируемые. Расторможенные. Инсульты у четырехлеток. Многие состоят на учете в ПНД».
С Мариной Владиславовной Шальневой, замглавы управления здравоохранения Волгодонска, разговора не получилось. Любой вопрос разбивался о лаконичный ответ: «Все в порядке».
Она мне сказала, что отношение к жертвам теракта действительно особое — то есть очень доброжелательное, внимательное отношение. Что в Волгодонске действовала программа медицинской реабилитации — полноценная, рассчитанная на 5 лет: «Больные направлялись и в федеральные центры, и получили дорогостоящую помощь. Была создана огромная медицинская база данных по пострадавшим. Для каждого пострадавшего индивидуально составлялись программа лечения, план на год и ежемесячный отчет о выполнении этого плана». Что с 2002 года — ни одной официальной жалобы от пациентов.
Вот только ни одного документа, подтверждающего существование реабилитационной программы, в управлении здравоохранения не оказалось.
Психдиспансер — единственное медучреждение, о котором волгодонцы говорят с благодарностью. Сразу после теракта психиатры организовали экстренную помощь пострадавшим, работали круглосуточно. Через их кабинеты прошли 2 тысячи человек — 10% жертв теракта. И сейчас диспансер работает на пределе своих возможностей.
Главный психиатр Волгодонска Константин Юрьевич Галкин щеголеват, носит розовую рубашку и фиолетовый галстук. Со всеми вежлив, всем улыбается, всем интересуется и не боится говорить страшные в Волгодонске слова: «Последствия теракта».
Константин Юрьевич рассказывает, как изменялась психика волгодонцев после теракта: «Сразу после взрыва наступила шоковая реакция, которая держалась до трех суток. Люди, находясь в шоке, либо «нападали»: дежурили у дома, нарывались на конфликты. Либо «убегали»: покидали город или просто прятались в шкаф…
Потом наступило острое стрессовое расстройство — первые два-три месяца. Человек не ест, не живет, эмоции на нижней шкале. Затем — посттравматическое стрессовое расстройство, которое длится 1—2 года. Приступы безотчетного страха, часто — тяжелая депрессия. Пострадавшие постоянно прокручивают все произошедшее в голове… или оно само прокручивается. Говорить не хочется ни с кем. Крепнет уверенность, что все настроены против тебя и что все повторится снова. Часты флеш-бэки — крайне реалистичные галлюцинации из прошлого. Затем наступает изменение личности. Тревога становится свойством характера. Постоянное ожидание чего-то плохого. Жизнь остановилась: люди не верят в будущее, даже избегают произносить это слово. При этом они крайне обидчивы, во всем видят подтекст. Любое неосторожное слово чиновника их ранит, равнодушие — убивает. А потом люди погружаются в молчание. Это — Волгодонск сегодня».
По словам Галкина, всего этого (пережитого десятками тысяч людей) можно было избежать.
«В России, пережившей Буденновск, взрывы домов, «Норд-Ост», Беслан, нет ни одного исследовательского центра, ни одной государственной программы помощи жертвам теракта. Волгодонск вспоминают раз в год, в годовщину теракта — три минуты в утренних новостях. А Буйнакск, Каспийск, Кизляр — даже не вспоминают…»
Каждое утро без пятнадцати семь Саша Шалимов идет на автобусную остановку рядом с домом. Садится в первый подошедший автобус. Через полчаса пешком возвращается к дому. Никто не знает, куда он ездит и зачем.
Все оставшееся время Саша сидит у окна. Рядом — телефон. Саша ждет машину с бомбой — перегибается через подоконник, вглядывается в номера. Еще Саша боится, что телефон в самый ответственный момент отключат фээсбэшники, и дом снова взорвется, и Саша будет во всем виноват. Поэтому то и дело Саша снимает телефонную трубку и слушает гудки.
Саше Шалимову 35 лет. Девять лет назад он был машинистом турбин на заводе, и у него была семья: мама, папа и старший брат. Взрыв стукнул его головой об стенку. Закрытая черепно-мозговая травма, восемь дней комы, трепанация черепа, шизофрения. Теперь у Саши, конечно, гораздо более ответственная работа, и вся семья ему помогает. Плоские бумажные лица родных на черно-белых фотографиях отвернуты от окна в комнату, потому что Саша боится, что их опять заденет осколками и снова придется переживать всю эту галиматью с похоронами.
Тогда («В прошлый раз», — говорит Саша) его отца, Виталия Аркадьевича, под завалами нашли только 5 октября — последним, девятнадцатым. Списки пострадавших к тому времени уже были сформированы, и благотворительной помощи семье Шалимовых не досталось.
Брат, и до теракта ходивший с трудом — рассеянный склероз, после мог передвигаться только на инвалидной коляске. Начал пить, и в марте 2006 года ушел за отцом.
Мама держалась дольше всех, но через год после смерти сына у нее увеличилось сердце в три раза, а потом лопнуло.
Теперь Саша со всей семьей прекрасно умещается в одной комнате трехкомнатной квартиры.
За его тяжелую работу ему платят всего 2,7 тысячи пенсии. Поэтому иногда Саша вынужден покидать свой пост и подрабатывать: копать бабушкам огороды. Ему предлагают идти в разнорабочие, но это никак нельзя — во-первых, «давление в голову поднимается и злость такая, что бросаешь все и бежишь прямо, пока не упадешь». Бабушки к такому все-таки с большим пониманием относятся, чем начальники. А во-вторых и «в-главных», пост надолго оставлять нельзя.
Саша очень волнуется. Саша яростно жестикулирует и мучительно двигает руками: «Больше ничего не взорвется, я обещаю».
Материальный и моральный ущерб жертвам теракта не возместил никто. В Законе «О борьбе с терроризмом», который действовал на момент теракта в Волгодонске, ущерб жертвам возмещался государством. Государство в лице местной администрации первые дни возместило ущерб юрлицам, а гражданским — 16 тысячам пострадавших — согласно судебному решению компенсацию должны были выплатить террористы. У террористов же имущества не оказалось. Впрочем, после нескольких лет судебных процессов некоторым пострадавшим пришел почтовый перевод на 18 рублей — родственники террористов передали заключенным деньги на сигареты, и приставы распределили их между пострадавшими.
Волгодонцы пытались найти других виновных, способных расплатиться. Например, гаишника Любичева, который за мешок сахара провел машину террористов, загруженную взрывчаткой, через все посты. Но суд не установил связи между действиями Любичева и последующим терактом…
Но самая странная история произошла с государственными фондами. Сразу же после в теракта в регион направили огромное количество денег — государственных, частных пожертвований, помощь международных организаций. Было немедленно организовано два фонда — областной и городской. Однако отчет по распределению денег получить так и не удалось. Вскоре обнаружилась расписка, согласно которой администрация Волгодонска заняла у фонда на неопределенный срок 6 миллионов рублей… Вскоре фонды были расформированы.
Виктор Александрович Фирсов, мэр Волгодонска, — человек удивительного обаяния. Южный выговор, простодушная улыбка, потрясающая для чиновника откровенность.
— Дома вибрируют, говорите? Да это легко сказать: вибрируют! Ужас, какое состояние у пострадавших домов! Кошмар! — восклицает Виктор Александрович и улыбается, довольный произведенным эффектом.
Виктор Александрович стал мэром только в 2004 году, через пять лет после теракта. Но нужды пострадавших разделяет полностью:
— Чисто по-человечески скажу — неправильно было в те же дома пострадавших возвращать. Но нищее было время, вселили туда, куда имелось…
Медицина, конечно, да… Обеспеченность врачами в среднем по городу — 50%, по отдельным специализациям — 30%. Люди работают на двух—двух с половиной ставках, уже выработали свой ресурс, и есть случаи хамства. Вот жалуются мне на врача. Я ее вызываю, говорю, мол, как тебе не стыдно. А она мне: «Выпроводи меня на пенсию, ради бога, мне 62 года, найди мне замену, не могу больше!»
— Я за закон о жертвах теракта, — говорит мэр и снова делает эффектную паузу. — Но я иллюзий особых не питаю. Закон о выплатах пострадавшим от событий 62-го года в Новочеркасске был принят пять лет назад. Пострадавшим — тем немногим, кто дожил, — сейчас за 70… Я напишу в областное заксобрание. Что я еще могу?
На следующий день волгодонцы ведут меня знакомиться со своей надеждой.
Юрий Яковлевич Потогин, депутат зак-собрания Ростовской области от города Волгодонска, раскуривает ладан в кабинете для улучшения энергетики. Единоросс. И единственный депутат, готовый серьезно заниматься продвижением закона о жертвах теракта.
— К 1 мая 2009 года мы должны выйти на федеральный уровень.
Юрий Яковлевич объясняет, как надо решать вопросы:
— Вот ликвидаторы ЧАЭС обратились в прошлом году — 5 лет не выплачиваются им пенсии. Созвали выездное заседание партии, официально обратились к губернатору и к президенту. Потом Путин прибыл с визитом в Ростов, и губернатор по нашей просьбе с пакетом документов снова подошел. И Путин дал поручение — в результате 600 млн рублей было выплачено. Результат достигается системной работой.
Любимое слово Юрия Яковлевича — «системно».
Юрий Яковлевич, кажется, действительно не понимает, почему закона нет до сих пор.
19 апреля 1995 года в Оклахома-сити маньяк взорвал здание ФБР. Американцы создали программу «Хартленд» для исследований последствий теракта. В городе был построен институт пограничной психиатрии.
Спустя одиннадцать дней после 11 сентября Конгресс США принял закон о безопасности и стабилизации системы воздушного транспорта, который предусматривал создание фонда компенсации жертвам терактов. Что характерно, фонд формировался за счет средств налогоплательщиков. Размер компенсаций утратившим трудоспособность был равен зарплате пострадавшего, помноженного на среднюю продолжительность жизни в США. За каждого погибшего американская администрация выплатила около двух миллионов долларов.
Родственникам погибших во время серии терактов, совершенных в Лондоне 7 июля 2005 года, назначили базовую компенсацию в размере 11 тысяч фунтов стерлингов. Дети погибших будут получать по две тысячи фунтов ежегодно до достижения 18 лет.
В России не существует даже юридического понятия «пострадавший в результате теракта».
Рыжеволосая председательница общественной организации «Волга—Дон» Ирина Халай много лет пытается восстановить честь России в этом вопросе.
Сначала она пыталась обратить на этот юридический казус внимание Госдумы. Писала килограммы писем, потом подала на депутатов в суд. Суд ответил, что законотворчество — право, а не обязанность, а поэтому Госдума может плевать на жертв теракта сколько ей угодно.
Тогда волгодонцы написали закон сами. За основу взяли законы о чернобыльцах, о семипалатинцах, европейские законы о защите жертв терроризма. Они не так много требуют: пенсии по инвалидности, субсидии на квартплату, бесплатные лекарства по рецептам врачей. И, наконец, назвать жертв теракта жертвами теракта.
«Власти за нас не совестно, — говорит Ирина. — Власти за нас стыдно».
Ирина учит английский и ездит на конференции, посвященные разработке международных стандартов помощи пострадавшим от терактов. Как правило, Ирина оказывается на таких конференциях единственным участником от России. Но в сентябре 2007 года на Международной конференции ОБСЕ по проблемам жертв терактов был представитель российского МИДа. Он увидел в зале представителей общественных организаций Волгодонска, Беслана, «Норд-Оста». И со сцены посоветовал европейцам «быть более внимательными в подборе организаций для такого уровня встреч». Потому что жертвы терактов «не способны к дискуссии и выступают против государства». Пострадавшие поднялись и вышли из зала. Ожидали скандала. Скандала не было.
