В этот день семь лет назад террористы захватили Театральный центр на Дубровке. Теперь бывших заложников пытает государство
23 октября 2002 года в центре Москвы чеченские боевики захватили почти тысячу заложников в зале Театрального центра на Дубровке. В Москву пришла война из Грозного. Отношение власти к этой трагедии было ультимативным, действия по разрешению ситуации однозначными. «Норд-Ост», а потом и Беслан показали: власть гарантирует безопасность только тем, кто по чистой случайности не попал в заложники. Тот, кому не повезло, теряет государственную гарантию. Общество, которое в 1999-м обменяло свои права на безопасность, сделкой довольно.
Что было дальше? Уголовное дело №229133, возбужденное 23 октября 2002 года по статье 205 УК РФ «Терроризм», было приостановлено 19.05.2007 якобы в связи с необходимостью поиска лиц, причастных к совершению теракта.
Этих лиц «ищут» по сей день, а следственная бригада была распущена еще в декабре 2003 года. Позицию надзорного ведомства четко выразил тогдашний московский прокурор Авдюков: «Тут расследовать нечего».
Видимо, так же следователи помнят и слова президента Путина: «Наказывать никого не будем, все равно погибших не вернуть».
Отдельное уголовное дело по факту смерти заложников (которые по большей части погибли именно во время штурма) так и не было заведено.
Следователь Кальчук, занимавшийся расследованием, еще в октябре 2003-го постановил: «В результате правильно принятого решения компетентными органами РФ о необходимости освобождения заложников и грамотных действий сотрудников спецслужб во время их освобождения преступная деятельность террористов была прекращена и предотвращен гораздо больший вред, который мог бы наступить при подрыве ВУ, который террористы были намерены осуществить… и подрыву авторитета России на международной арене… На основании изложенного… в возбуждении уголовного дела в отношении сотрудников спецслужб, осуществлявших освобождение заложников, отказать как действовавших в состоянии крайней необходимости».
Следствие также не нашло причинно-следственной связи между смертью заложников и тем, что им не была оказана медицинская помощь. В возбуждении уголовного дела против медиков и спасателей было также отказано.
Но это прокурорам все ясно, а у родственников осталось немало вопросов по обстоятельствам случившегося.
Так, до сих пор не проведена ситуационная экспертиза, которая позволила бы проанализировать действия наших силовиков во время штурма театрального зала.
Не известен и состав газа, который использовали во время штурма спецслужбы и от которого погибло большинство заложников. Заместитель московского прокурора Лапин в апреле 2005-го пытался этот вопрос разъяснить: он написал начальнику Управления ФСБ РФ по Москве Захарову: «В связи с расследованием… прошу Вас сообщить, какой газ применил ЦСН ФСБ РФ, осуществлявший освобождение заложников». Ответа так и не последовало (по словам источника в прокуратуре, Лапина «попросили не вмешиваться»). В публичных объяснениях (перед Европейским судом, к примеру) РФ ссылается на то, что газ секретный.
Не ясно также происхождение взрывчатки, которую боевики привезли в здание театрального центра. Документы в деле №229133 свидетельствуют о том, что, вопреки официальной версии, эта взрывчатка имеет отнюдь не чеченское происхождение.
Так, следователь прокуратуры Тимошин в апреле 2003 года сообщает тому же начальнику московского ФСБ Захарову: «Самодельные взрывные устройства, изъятые с места преступления, находились (хранились, снаряжались, перемещались) в регионе, который включает в себя Тверскую, Владимирскую, Московскую, Калужскую, Брянскую и Смоленскую области».
Остался без ответа и самый, казалось бы, очевидный вопрос: сколько вообще было террористов? И скольким из них удалось уйти? В материалах следствия нет абсолютных цифр. В одном месте говорится, что к атаке причастны более 52 человек, в другом — «не более чем 52».
В самом здании на Дубровке было убито 40 бандитов. Еще 8 получили сроки или находятся в розыске как причастные. Спрашивается, сколько террористов осталось на свободе? Сколько их вообще было?
На эти вопросы отечественное следствие отвечать не намерено. Самая большая надежда норд-остовцев на Страсбург. Сейчас в Европейском суде по правам человека находятся две жалобы по делу «Норд-Оста», и обе — коммуницированы.
В Страсбург люди обратились с требованием признать существенное нарушение их прав со стороны государства, а значит, призвать власть к ответственности. Назвав штурм «Норд-Оста» «блестящей операцией», отказав родственникам 130 погибших заложников в расследовании обстоятельств гибели людей (большинство умерло от неоказания медицинской помощи), российские суды (сначала Тверской и Басманный, затем Мосгорсуд, а потом и Верховный) отказали и в справедливой компенсации.
Вот мотивировка: «Закон о борьбе с терроризмом от 1998 года не предусматривает выплаты компенсаций за моральный ущерб, причиненный террористами без доказательства вины федерального правительства».
Тогда неудобные вопросы России задал уже Страсбург. Среди прочего Европейский суд интересовало: сделали ли власти все возможное, чтобы разрешить кризис путем переговоров, было ли силовое решение неизбежным и приняли ли власти все нужные меры, чтобы убедиться, что операция по спасению будет максимально эффективной и сохранит жизни заложников.
С момента коммуникации прошло уже два года. За эти два года российская сторона успела добиться того, что на деле поставили гриф «конфиденциально» — якобы в процессе могут всплыть материалы, которые раскроют некие тайные умения Российской Федерации в сфере контртеррористической борьбы.
Этот гриф означает, что документы, представленные в процессе, больше не подлежат обнародованию, на потерпевших также накладывается обязательство по неразглашению.
Впрочем, кроме оценки действий силовиков России перестоит ответить перед родственниками погибших еще и за собственную прокуратуру.
В Мосгорсуде ждет рассмотрения иск о возврате заложникам вещдоков, изъятых и украденных в ходе следственных мероприятий.
О том, что их ограбили, заложники заявляли еще в 2002 году. Прокурорская проверка, проведенная в 2005 году, показала, что нет оснований упрекать оперативников в воровстве. Дескать, суммы, которые были названы пострадавшими сразу после теракта, не совпадают в точности с теми, которые они называли позже. А раз они сами не знают, сколько у них пропало, то нет здесь предмета для разговора. В 2006 году прокуратура списала пропажу на сотрудника ФСБ Лелюхина, погибшего в ДТП, но тут же отменила свое постановление.
Люди, однако, на этом не успокоились. Они добились возбуждения в 2008 году уголовного дела по факту пропажи денег. Норд-остовцы также обратились в Замоскворецкий суд с гражданским иском к департаменту финансов Москвы (поскольку именно этот орган отвечает по денежным обязательствам московской прокуратуры). Замоскворецкий суд постановил: описанные деньги людям вернуть, однако без компенсации за их использование. Решением суда остались недовольны обе стороны, ответчики подали кассацию, поскольку прокуратура настаивала на том, что дело не подлежит рассмотрению «за сроком давности».
Вообще мы не погрешим против истины, если скажем, что вопрос денег — главное, что хоть как-то заставляет шевелиться российскую юстицию в отношении «Норд-Оста».
В частности, Минюст уже близок к тому, чтобы презентовать свой вариант законопроекта о статусе жертв терактов, который будет регулировать механизм выплат пострадавшим.
До сих пор этот вопрос представляет белое пятно в российском законодательстве.
Некоторое время назад РОО «Волга-Дон», объединяющая интересы потерпевших от взрыва жилого дома в Волгодонске, на основе закона о чернобыльских выплатах подготовила свою версию закона о статусе жертв.
Этот проект поддержали и другие потерпевшие — и бесланцы, и норд-остовцы. Документ направили в администрацию президента.
Оттуда пришел ответ: многие нормы, на которые вы ссылаетесь, утратили силу, да и вообще право на законотворческую инициативу принадлежит соответствующим госструктурам, которые должны представить финансовую обоснованность предложения. «Куда вы со своим рылом в калашный ряд?» — так оценили ответ сами пострадавшие.
И вот спустя некоторое время стало известно, что над соответствующим законом работает и Минюст. Что будет в этом законе, пока что тайна, покрытая мраком, и это людей очень волнует. Минюст говорит: ознакомитесь с законом, когда он будет готов.
Все понимают: когда закон будет готов, с предложениями выступать будет поздно. И никто не сомневается: поспешная инициатива министерства — не что иное, как попытка сыграть на опережение, пока пострадавшие сами не «продавили» свой закон, убыточный для государства.
Пока что из тех откровений, что позволял себе министр юстиции Коновалов, понятно только то, что сумма единовременной компенсации, предусмотренная проектом, составляет около 15 тысяч евро. Что в несколько раз меньше средней суммы компенсации, присуждаемой Страсбургом.
Так что инициатива Минюста — это не филантропия, а оптимизация бизнес-плана по работе с жертвами.